После продажи первого тиража книжки об Анастасии мне выплатили авторский гонорар. Я поехал на ВДНХ, теперь — Всесоюзный выставочный центр (ВВЦ). Почему-то я любил бывать там.
В этот раз я шёл вдоль множества закусочных и открытых шашлычных, манящих вкусными запахами, и боролся с желанием накупить всей этой вкуснятины. Хоть и были в моём кармане деньги, и немалые, я решил расходовать их экономнее.
И вдруг произошло невероятное. Негромко, но абсолютно отчётливо, прозвучал голос Анастасии:
— Купи себе поесть, Владимир. Что захочешь купи. Теперь тебе не нужно так сильно ограничиваться в питании.
Я прошёл ещё несколько шагов мимо открытых закусочных, и снова голос:
— Что же ты проходишь? Поешь, пожалуйста, Владимир.
— Надо же, какое наваждение, — подумал я.
Отошёл к скамейке на аллее, подальше от людей. Сел и тихо прошептал, наклонившись, чтоб не подумали, будто сам с собой разговариваю.
— Анастасия, неужели я слышу твой голос?
В ответ услышал тут же чётко и ясно:
— Ты слышишь мой голос, Владимир.
— Здравствуй, Анастасия. Почему же раньше ты не говорила со мной? Столько вопросов накопилось. Читатели на встречах задают вопросы, а я на многие ответить не могу.
— Я говорила. Всё время говорить старалась с тобой. Но ты не слышишь меня.
Однажды, когда ты решил покончить с собой, я даже закричала от волнения. Не помогло. Ты не слышал меня. Потом догадалась, запела. Эту песню и заиграли на скрипках две девушки в метро. Они услышали её и заиграли.
Ты, как мелодию услышал той песни, что в тайге тебе пела, вспомнил обо мне. Я так волновалась тогда, чуть молоко не пропало.
— Какое молоко, Анастасия?
— Грудное молоко. Молоко для нашего сына. Я ведь родила его, Владимир.
— Родила… Анастасия… Тебе трудно? Как же ты там одна с ребёнком в тайге. Как он… Ты говорила, я помню, ты говорила: «Только не вовремя это будет…»
— Всё хорошо. Природа проснулась раньше, теперь мне помогает. И сыну нашему хорошо. Он крепыш. Улыбается уже. Только кожа у него немножечко сухая, как у тебя. Но это ничего, пройдёт.
Всё будет хорошо. Вот увидишь. Тебе труднее сейчас, чем нам. Но сделай ещё шаг. Допиши.
Я знаю, как трудно тебе было, и дальше ещё придётся нелегко. Но ты иди. Иди путём своим.
— Да, Анастасия…
Я хотел рассказать ей, что писать книжку труднее, чем заниматься бизнесом. Про ситуацию в своей семье и с фирмой хотел рассказать. Вообще про все перипетии последнего года.
Как в дурдом чуть не попал. Про мечту её хотел так высказаться, чтоб больше не заманивала своими мечтами людей. Но подумал: зачем расстраивать кормящую мать, молоко у неё может пропасть.
И сказал ей:
— Да ты не беспокойся по пустякам, Анастасия. Никаких трудностей особенных у меня нет. Подумаешь, книжку написал. Да это полегче, чем бизнесплан составить.
Когда бизнес-план составляешь, очень много нужно разных нюансов заранее предвидеть. А тут сиди себе, да описывай то, что уже произошло. Как в анекдоте про чукчу: «Что вижу, то и пою».
И ещё…
Ты знаешь, Анастасия… Казавшиеся лишь фантазией, твои мечты сбываются. Невероятно это, а они сбываются.
Вот и книга написана. Ты помечтала о ней, и теперь она существует. Её действительно читают люди с интересом. О ней теперь и в газетах столичных пишут.
Стихи о тебе, о природе, о России сочиняют читатели. Я картину нашёл в хранилищах Троице-Сергиевой лавры, о которой мы с тобой говорили. Картина сохранилась, называется «Единый единою». Опубликую её.
И, представляешь, барды… Ты помнишь, о бардах мне говорила?
— Да. Я помню, Владимир.
— Так надо же, и это тоже начинает сбываться. На одной читательской конференции ко мне подошёл русоволосый мужчина, протянул аудиокассету и коротко, по-военному, сказал: «Песни для Анастасии. Прошу, примите».
Эту кассету прослушали в молчании приехавшие на конференцию журналисты, читатели, сотрудники Московского исследовательского центра. Потом её стали переписывать разные люди. Переписывать и разыскивать русоволосого мужчину небольшого роста, внешне непримечательного, как-то неожиданно появившегося и также неожиданно ушедшего.
Им оказался офицер подводник из Санкт-Петербурга, учёный Александр Коротынский.
Он мне рассказал потом, как поднялась их терпящая аварию подводная лодка. Как уверенно вела его цепь случайностей вместе с этой вручённой мне кассетой. Вела, чтобы вручить её.
Александр Коротынский оказался ещё и бардом. А в его песне «Храм» звучат целые фразы, сказанные тобой. Вот эти, помнишь?
Не верь чужим словам,
Коль скажут, всё пройдёт.
Из тех, кто видит Храм,
Не всяк в него войдёт.
Пусть наша жизнь, как бег
По разным этажам,
Но каждый человек
Свой выбор сделал сам.
И ещё, у Коротынского нет голоса певца. Почти речитативом поёт. Но именно это и подтвердило твои слова о силе слов, связанных невидимыми ниточками с душой. Бард Коротынский реально показал это.
— За светлую радость, которую несёшь ты людям, за очищение душ спасибо тебе, бард, спасибо, — сказала Анастасия.
— Ты представляешь, снова офицер! И Груця офицер, он книжку первый напечатал. И бомж-полковник картинку к ней нарисовал.
И лётчик, командир полка, продавать помогал книжки.
Теперь вот песни первым тоже офицер принёс. И что это твой Луч так души офицеров зажигает? На них ты светишь больше, чем на других?
— Ко многим прикасался Луч, но загораются лишь там стремления, где есть чему гореть.
— Твоя мечта, Анастасия, всё же воплощается в реальности. Люди её подхватывают, понимают. И бомж-полковник понял. Я познакомился с ним случайно, жалко его, погиб он.
Я видел, как он мёртвым лежал. Лицо всё в земле испачкано, но улыбался. Мёртвый, а улыбался. Это ты что-то сделала своим Лучом? Что означает, когда с улыбкой умирает человек?
— Тот человек, что был с тобой… Он сейчас с бардом, на тропе невидимой. От пуль, что пострашней свинцовых, его улыбка многие спасёт сердца.
— Твоя мечта, Анастасия, входит в наш мир, и он словно начинает меняться. Люди некоторые чувствуют тебя, понимают, силы откуда-то в них появляются, они и меняют.
Мир чуть лучше становится. Но ты… Ты по-прежнему там, в тайге, на своей полянке. Я не смогу жить в таких условиях, как ты живёшь. И ты не сможешь жить в нашем мире.
Зачем тогда нужна твоя любовь? Бессмысленна твоя любовь, и я до сих пор не пойму своего отношения к тебе. А зачем понимать, когда и так ясно: мы никогда не будем вместе. Рядом.
— Мы вместе, Владимир. Рядом.
— Вместе?! Где же ты? Когда любят, стремятся быть всегда рядом. Обнять, приласкать. Ты слишком необычна. Тебе этого не нужно.
— Мне это нужно. Как и всем. И я это делаю.
— Но как?
— Вот сейчас. Разве ты не чувствуешь ласковое прикосновение ветерка, его ласковое объятие? И солнечного лучика прикосновенье тёплое. Как поют для тебя радостно птицы и шелестит листва на дереве, под которым ты сидишь! Прислушайся, ведь это необычный шелест!
— Но это — всё, что ты назвала, — для всех. И разве это всё ты?
— Любовь, растворённая в пространстве для одного, может прикоснуться к душам многих.
— Зачем любовь растворять в пространстве?
— Чтобы рядом с любимым всегда было пространство Любви. В этом суть любви, её предназначение.
— Непонятно как-то всё это. И голос твой… Раньше не слышал на расстоянии, теперь слышу. Почему?
— На расстоянии не голос звучит. Не ушами, а сердцем слышать нужно, ты научись сердцем…
— Зачем учиться, ты говори всегда, как сейчас, голосом.
— Всегда не смогу.
— Но ведь сейчас говоришь. Я же слышу.
— Дедушка мой сейчас помогает нам. Ты с ним поговори, мне идти нужно кормить нашего сына, и других дел множество. Так хочется успеть всё.
— У дедушки, значит, получается, у тебя нет. Почему?
— Потому что дедушка где-то рядом сейчас. Совсем рядом с тобой.
— Где?
